Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?
В этой надежде мы и спасены. Но надежда не бывает направлена на то, что уже видимо; если что-то уже видимо, то на что же надеяться?
В этой самой надежде и были мы спасены. Не на то в надежде, что уже могли мы видеть (иначе незачем было бы нам надеяться: никому нет нужды надеяться на то, что он уже видит),
Мы были спасены, чтобы обрести эту надежду, но если бы мы могли видеть то, на что надеемся, то это уже не была бы надежда, потому что кто же может надеяться на то, что уже получил?
Мы были спасены, и у нас есть надежда, но если бы мы могли видеть, на что надеемся, то это уже не была бы надежда; ибо кто же может надеяться на то, что он уже видит?
В этой надежде — наше спасение, а надежда может быть лишь на невидимое: если видишь ясно, то уже не нужно надеяться.
Ибо мы были спасены в надежде. Но надежда, когда её видят, не есть надежда: ибо, если кто что видит, чего ему и надеяться?
В этой надежде мы и спасены. Но надежда не бывает направлена на то, что уже видимо; если кто-то что-то видит, то что ему надеяться?
Ведь мы спасены — в надежде. А видимая надежда — не надежда, ведь если кто видит, то зачем ему надеяться?
Именно в этой надежде мы были спасены. Однако, если мы видим то, на что надеемся, то это уже не надежда — кто же надеется на то, что уже видит?
Мы спасены — так говорит нам надежда. Представшая перед глазами надежда — не надежда. Как можно надеяться увидеть то, что уже видишь?!
ибо мы были спасены в надежде. Надежда же, когда она очевидна, — не надежда; ведь кому она очевидна, зачем ему надеяться?