Ибо если кто-нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его, как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное?
потому что если кто-то увидит, что ты при всем твоем знании ешь в языческом храме, то и он со своей слабой совестью вслед за тобой станет есть пищу, принесенную в жертву идолам.
Ведь если случится, что кто-то из них увидит тебя за столом в языческом храме, — тебя, у которого знание, — не придаст ли это ему смелости есть идоложертвенное, вопреки укорам совести?
Потому что если какой-либо человек, которого терзают сомнения, увидит, что вы, наделённые знанием, едите в языческом храме, то разве это не поощрит его съесть мясо, принесённое в жертву идолам?
Ибо, если кто-то, у кого чувствительная совесть, увидит, что вы, наделённые знанием, едите в языческом храме, то разве это не поощрит его начать есть мясо, принесённое в жертву идолам?
Когда кто-то увидит, как ты, «обладая знанием», садишься за стол в языческом святилище, неопытный человек может принять это как разрешение для собственной совести: есть принесенное в жертву идолам можно!
Ибо если кто увидит, что ты, имеющий знание, возлежишь в капище, то совесть его, как немощного, не будет ли расположена к вкушению идоложертвенного?
Потому что если кто-то увидит, что ты при всем твоем знании ешь в языческом храме, то и он со своей слабой совестью вслед за тобой станет есть пищу, посвященную идолам.
Ведь если кто-нибудь увидит, как ты, имея знание, сидишь за трапезой в языческом храме, не решит ли он, человек с неокрепшим рассудком, что можно есть жертву идолам?
У тебя есть это "знание"; но, предположим, тот, чья совесть немощна, видит, что ты сидишь в капище и ешь. Разве это не послужит ему плохим уроком, так что он станет есть пищу, принесённую идолам?
Если тебя, знающего все это, кто-нибудь из них увидит за столом в капище, не позволит ли он своей девственной совести уговорить и себя самого есть идольскую жертву?